волжский текст. какие смыслы создает большая река?

Вчера, когда я готовилась к дискуссии, я вспоминала, как осмысливалась Волга. Много думала о волжском мифе, который существует в нашей культуре. Читала тексты, посвящённые Самаре. И первое, что подумалось… Я шла по набережной. Там была странная штука — картина-скульптура «Бурлаки на Волге». Это что-то такое народное, имперское. Что-то про какую-то там гордость, простор…

Но cовременный волжский текст — то, что чувствует современный человек — совершенно отличается от того, что мы исторически складываем по учебникам, не живя на Волге.

Поэтому, в первую очередь, это разговор о том, как выстраиваются отношения современных писателей и художников с этим пространством. Насколько оно влияет, чем оно может быть важно. Именно об этом мы сейчас попробуем поговорить и начнем с самого важного: как вы чувствуете это пространство? И насколько это пространство важно для вас и того, что вы делаете?

Для меня лично (и думаю, что это чувство разделяют многие жители Самарской области) пространство около Волги достаточно неоднородное. Оно по-своему зонировано, и в различных зонах [преобладают] разные смыслы.

Первая территория, о которой мы можем говорить — это город Самара. Который тоже, сам по себе, неоднородная территория. Тут есть стрелка рек — Самарки и Волги, где город был основан. Есть свои нарративы: про отсутствующую крепость, которая когда-то была и сейчас ее никак не могут раскопать и восстановить. Про смещение русел рек до основания города. Есть даже какой-то пласт мифов об этом.

Также это городское пространство Самары, которое более или менее отдалено от Волги. Соответственно чувства человека, проживающего рядом с набережной и вдалеке от неё [различаются]. Это как жители двух разных городов. Это раз.

Потом есть Тольятти — второй по величине город Самарской области, в котором вообще другие нарративы. Во-первых, там есть затонувший Ставрополь-на-Волге — город, который затопило после советского строительства плотины. То есть город, существующий до XX века, был полностью перенесен по функционалу, но вся архитектура, все его колокольни, были утеряны.

Третье, о чем важно говорить, третья территория — это Заволга. В Самаре нет моста, поэтому перемещаться между городами не так-то просто.

Неоднозначное пространство города Самара, неоднозначное пространство города Тольятти и территория Заволжья. У нас даже есть такой топоним, как Заволга. Все эти пространства находятся друг с другом в постоянном диалоге. Каждое из них имеет свой нарратив, поэтому есть абсолютно разные пласты культуры, которые рождаются в этих пространствах.

В Тольятти я больше знакома с андеграундом; в Самаре есть мифология, связанная с тем, что было до XX века, и современная мифология; территория Заволжья — отдельная очень насыщенная территория, в которой собирается миф не только нескольких веков, но и доисторический. Потому что именно Жигулевские горы в свое время остановили смещение русла Волги, которая двигалась с востока на запад во время движения тектонических плит. Жигулевские горы остановили ледниковый период!

Мне кажется сама постановка вопроса — как Великая река влияет на тексты? — не совсем правильная, потому что на тексты влияет тот, кто пишет тексты, тот, кто их создает.

А река — это опасный образ. Река скорее оказывает влияние не на тексты, а на ход жизни, а уж он, в свою очередь, влияет на тексты.

Я, например, в детстве читал сразу по несколько книг. И лет в тринадцать или четырнадцать, по совпадению, я одновременно читал «Мои университеты» Горького и «Приключения Гекльберри Финна». Примерно тогда же я впервые стал проводить лето за Волгой у своей тети. И вся эта речная жизнь, которая почему-то воспринималась мной так же, как героями, легла вдоль. Сейчас объясню, [что я имею в виду].

Дело в том, что река — не надо говорить избитый — знаменитый образ, да? Реку можно пересекать и поперек, и вдоль. Пересечение реки поперек — это, понятно, переход жизни в смерть. Но есть и движение вдоль — верх и вниз. Это как раз обратное движение, потому что движение вниз — это движение к жизни. К морю, к выходу.

Вчера мы с моим другом ехали по Московскому шоссе, и он говорит: «Как же Московское шоссе имитирует Волгу! Эти машины, как рыбы, летят». И вообще Самара движется ОТ Волги.

Поэтому абсолютно мертвая идея — устраивать пешеходные улицы где-то в центре. Они всегда будут пустые как Ленинградская. Суть Ленинградской — просто прийти к Волге. Все. Пешеходная улица — это набережная. И если вы посмотрите, например, в Саратове, улицы, которые идут к Волге, — они называются «взвозы», то есть движение от воды, от Волги, к центру. В Самаре же они называются спусками: спуск Маяковского, Вилоновский спуск. У нас движение идет к Волге. Это принципиально разное отношение.

[Однако] наша тема: как это влияет на людей? Никак. За текст отвечает только писатель. Даже дрянные писатели имеют глаза и видят просторы, фантастическое небо, волжские утесы. Они просто поражены этим чем-то удивительным. У некоторых хватает ума и силы воспеть: «Я люблю тебя, Волга!» и что-нибудь такое.

[Но] вот, например, самый большой писатель, который жил на Волге, — Андрей Темников. У него слово «Волга» упоминается всего, может быть, пару раз. У него есть рассказ «Конец великой реки». Там очень простой сюжет. Главный герой, засыпает у себя на даче и не может проснуться. Стоит жара. Ему кажется, что он проснулся, а он на самом деле просто проваливается в другой сон. И в конце, когда он потерял надежду проснуться, он выходит к Волге, а Волга высохла. Как это часто бывает, мы видим во снах ужасные вещи. Я бы сказал, что для меня это самый сильный образ о любви к этому месту. Потому что говорить «как я люблю эти утесы» — это нормально. Но когда ты даешь совершенно невозможный чудовищный образ, после которого жизни уже быть не может… Это не то, что рождает смыслы, а то, без чего жизни нет, это просто кошмар, это ужас, морок, чудовищный сон. Вот, что это такое.

Спасибо большое! Сейчас было сказано много важного. На самом деле, я принимаю упрек в кураторском языке. Мне кажется, что очень важно то, каким образом люди говорят сами, каким образом они сами говорят о том, что для них важно и почему. Но с другой стороны, другого слова как «пространство» я не могу предложить. Оно такое хорошее, нейтральное и никому ничего не навязывает. Однако образ, который Сергей вспомнил, — про «вдоль и поперек» — действительно важная метафора.

Я попробую начать с самого главного для себя. Я живу в Казани, это мой родной город. Речная тема мне родная. У меня, наверное, нет ни одного произведения, где не было бы рек и прибрежной жизни. Я очень много об этом думаю. Люблю. [.]

Как вы знаете, в Казани Волга делает резкий поворот к югу между Левобережной Казанью и Верхним Услоном. И эту линию «Казань — Верхний Услон» я называю своим художественным позвоночником, потому что лично для меня она самая важная и главная. [.] Я не просто время от времени думаю о речной жизни, я о ней думаю постоянно и не представляю жизни вне ее.

Почему я говорю, что это моя главная песня? Потому что я убежден, что жить на реках, тем более на больших (чем больше — тем лучше), легче. Реки очень сильно помогают человеку. Не зря люди в древности старались селиться не просто по берегам, а там, при устьях рек, там, где реки соединяются друг с другом.

Есть особенности морей, океанов, рек. И вот у рек это постоянный путь, постоянное протекание воды, которая создала все живое, и мы это чувствуем генетически. Это действительно помогает снимать напряжение. Я с трудом представляю, чтобы я уехал с берега. Разве что на другой берег. Понятно, что у всех свои дороги. [Но] мне очень хочется приглашать всех сюда и говорить, как это помогает в жизни, в том числе в писательской работе.

Чтобы быть писателем или художником нужно быть немножечко счастливым и не быть несчастным. Я не несчастный человек. Хотя это и не значит, что я счастливый человек. Несчастным точно быть нельзя, иначе ничего не будет получаться. Будет получаться плохо или… Никому не нужно. А реки протягивают бесконечные руки помощи людям, как творческих, так и нетворческих профессий.

Самару я очень люблю за ее волгоцентричность, за то, что можно идти по берегу очень долго. [В песне, которую я упоминал выше, есть такая строчка:] «И печали мои забери ты в море». Это самое главное, что я лично обнаружил в течение своей жизни.

Мы увидели: какие разные чувства и отношения возникают в связи с тем, что мы находимся возле реки. Я согласна с Сергеем, что река создает определенную конфигурацию. Жизнь людей выстраивается определенным способом. А потом писатель, который живет среди людей, живет у реки, пишет какие-то вещи, которые в общем-то с этим будут связаны ни прямо, ни тематически, а косвенно. Это все будет пропитывать собой тексты.

Настолько косвенно, что… Я помню, как остановился в Элисте пообедать в какой-то забегаловке. Соблазнило то, что было написано: «Местная калмыкская кухня». На стенах этой маленькой забегаловки были фотографии: водопад, какой-то фантастический многоэтажный фонтан… В общем, было четыре картинки, и все — с водой. А это Калмыкия, степь. Даже так может влиять. (В Республике Калмыкия также протекает река Волга — прим. ред.)

Тут мы можем развернуть большую панораму разных подходов психоаналитического — как потребность в чем-то водяном, что действительно уносит печали.

Тут уже начинается обширная тема воды. Взять ту же Венецию — это город, который стоит на большой воде. Ночью там страшно. Кажется, что вода утягивает к себе. И это нерадостно, это совсем по-другому, [чувствуется] какая-то тревога.

А то, что Денис описал, немножко другая история. Хочу напомнить эпизод из книги «Овсянки» (повесть Дениса Осокина — прим. ред.). В финале герой уходит в реку. Он падает в нее на автомобиле. И как бы умирает. Но на самом деле там жизнеутверждающий финал. Смерти вообще-то нет, а есть вот эта, совсем другая, жизнь на дне реки. И по реке герой добирается до столицы, а там публикует произведение, напечатанное им на машинке, которую он в ней [в реке] и нашел. Мне кажется, это тоже очень хорошая метафора, наряду с той, которую привел Сергей.

Река как оживление. Вера в воду как в оживляющую субстанцию свойственна всем людям. [То есть мой] герой получает бессмертие, пройдя через реку. Оживление для меня знак равенства с литературой.

Вот мы и пришли снова к связи с искусством. Я хочу зайти немного с другой стороны, со стороны изобразительных искусств, визуализации. Смотрите, есть пространство, и это пространство городов, которое определенным образом организовано. Я хочу поговорить про тему, которая волнует меня лично. Это тема связанности и разорванности пространства.

Я так поняла, что та же Самара — пространство несвязанное. [Если говорить про окраины…] Не знаю, что назвать окраинами при таком расположении города и есть ли они тут вообще. Когда города круглые, как Москва или Казань, мы хорошо понимае: тут — центр, а вот тут — окраины. И у нас такие разные типы сознания: у людей, которые живут на окраине, и у людей, которые живут в центре. Бродский писал стихотворение «От окраины к центру», и вот вся эта окрайность и центровость прописана в нашей голове, в ментальной карте. Это связанные вещи.

Но насколько связным является пространство города у большой реки? Насколько мы можем говорить про спальные районы, окраинных жителей, про маргинальность, про центральность?

Я не эксперт по текстам, которые рождаются на самарской периферии. Я понимаю, что у меня — даже как у жителя Самары — вообще не возникает необходимости бывать где-то за пределами центра города в радиусе полутора километров. Я живу на Самарской площади, работаю через дорогу от Волги на Некрасовском спуске. У меня просто нет причины оказаться где-то помимо того, где я сейчас нахожусь.

[Поэтому] для меня ответ формируется из опыта моей жизни. Но при этом я знаю блок произведений и авторов, которые работают со смыслами [самарской периферии]. Допустим, Федул Жадный. У него есть прекрасная песня с текстом: «Сегодня в клубе была вечеринка, вечеринку освещал журнал Ом, а я сегодня ночевал под Кировским мостом». Или произведение, связанное с Самарским метро, из Вселенной «Метро 2033». Оно так и не дошло до центра, так и не дошло до Волги. Это маршрут, связывающий окраину, периферию и тянущийся к центру, но так и не доходящий до него.

Я уже говорил, чем Самара отличается от других городов. Они совершенно невозбранно могут находиться на двух берегах Волги. Нижний Новгород, Ульяновск. Тогда как в Самаре никакого моста нету. Ты должен плыть на лодке или по льду.

По поводу того, что говорила Настя — я думаю, она не сказала еще одну вещь.

Я, например, учился возле шестого причала на инязе. И у нас в начале 90-х было пять групп. Первая группа — деревенская, где по лимиту попадали из районов; вторая — самая обыкновенная, где как раз был я; третья — ну так; четвертая — отличницы, там были только девушки; и пятая — выпускники 120-й и 11-й гимназий. Эти люди вообще не знали, что [где-то вне центра] есть жизнь. Они предполагали, что за улицей Авроры есть какая-то жизнь, но сами её не видели.

На самом деле, вот эта граница, после которой жизни нет, постоянно смещалась в истории. У нас есть улица Полевая. Она сейчас считается одной из центральных. Но [раньше] за этой улицей были поля. Потом была еще одна граница, где начинаются просеки. Сейчас там очень элитно жить, там все дачи перестроились в коттеджи.

Но я бы хотела поговорить еще о речной границе. Возможно, говоря про волжский текст, важно говорить не только о хорошей литературе, но и о «мусорной».

Есть такой паблик «Таинственная Самара». Я с ним познакомилась некоторое время назад, и это удивительное явление, похожее на И А Панорама, — такие мокьюментари-новости, основанные на личностях и топонимах, которые у нас есть.

Но самое любопытное, что никогда не упоминается, за какой именно рекой живут эти заречные. Поэтому есть целых два варианта: либо заречные живут за Волгой, и имеется в виду горный народ с Жигулевских гор, либо заречные — это жители Стожки (микрорайон за рекой Самаркой). Они дискриминируемы, потому что на Стожке очень мало культурной плотности. Там нет ни музеев, ни галерей, ни кинотеатров. И жители Стожки ездят в Самару набегами, чтобы, скажем так, пожить городской жизнью.

Денис, а в Казани, как в большом кольцевом городе, скорее ощущение замкнутого или разомкнутого пространства? Там есть Кремль, что, как я понимаю, создает определенную конфигурацию. В Самаре, например, Кремля никогда не было.

Казань современная — это, конечно, разомкнутое пространство, город-миллионник. Но там действительно нет возможности долго гулять по Волге. Гуляют у нас больше по Казанке, со стороны Кремля.

[Например, я] родился на торфяных болотах в частном секторе, и на моих глазах эти болота замывали и строили многоэтажки. И эта болотная жизнь стремилась к Казанке. То, что есть Волга, я знал, но увидел ее несколько позже.

А вообще в современной Казани есть все. Я как казанский человек, время от времени выступающий и публикующийся, постоянно зову всех сюда. Хотя, чем больше проходит времени, тем меньше необходимости кого-то звать. Все уже все прекрасно знают сами.

На канале Школы литературных практик можно посмотреть запись дискуссии.