Финалистка премии «Лицей» Екатерина Хиновкер: «Я ничего не пила два часа перед сменой, чтобы не ссать в памперс»

Сегодня состоялось награждение финалистов премии «Лицей». Одной из финалисток стала наша ex-студентка, Екатерина Хиновкер. Она — поэтесса и медработница. В 2020—2021 годах Екатерина работала в Красноярском Инфекционном госпитале ФГБУЗ ФСНКЦ ФМБА России с людьми, заразившимися коронавирусом. Ее подборка «Ковид», задокументировавшая этот опыт, вошла в шорт-лист молодежной премии «Лицей».

Поговорили с Екатериной о ее идентичности медработницы-поэтессы, автобиографичности текстов, региональной поэзии и литературных премиях.

—Изначально я зарекалась не писать о ковиде. Когда пишешь про ковид, попадаешь в ситуацию, где тебе скажут — тебе обязательно скажут — что ты хайпуешь. Я это не люблю. Но я следила за литературной ситуацией вокруг ковида в интернете, и в какой-то момент у меня сорвало крышу.

И я написала первый текст — «Медсестра». А потом — открылся канал с космосом, ха-ха. Ладно, не с космосом. Просто я разрешила себе это проговорить.

«Медсестру» я написала перед одним из заключительных занятий в Школе литературных практик. На нем мы целый час обсуждали мой текст. Мои однокурсники говорили, что он слишком откровенный, прямой, что нужно больше литературности.

Тогда я решила, что не буду его исправлять. Эта шероховатая — совсем не литературная — история показывает агрессию и злость, которые у меня накопились. Да, его можно было сделать лучше, профессиональнее. Но я решила, что не хочу. В том виде, в котором он есть, текст оказывает максимально раздражающий эффект на слушателей и читателей.

— Да, это была одна из претензий. Наверное, глупо говорить: «Нет». Я ставлю. И делаю это для того, чтобы придать еще больший эффект раздражения. Я не хочу, чтобы читатель испытывал катарсис от моего текста. Я хочу, чтобы он злился. Злился на меня и на ситуацию. И, может, задумался, испугался. Потому что — черт возьми! — если не использовать эмоции, бесполезно писать подобного рода тексты.

— В этом тексте есть автобиографические моменты (их достаточно много). Но при этом тот человек, который находится внутри текста, переживает происходящее в одном ключе, а я — в абсолютно другом. Потому что имею право меняться и менять своё отношение к произошедшему.

Наверное, поэтому я уже не испытываю той агрессии, что и мой лирический субъект в «Медсестре». Я немного отдохнула, уволилась и еще не скоро туда вернусь. Я уже смотрю на ситуацию с другой стороны.

Если рассматривать этот вопрос с точки зрения какого-то акта, то можно назвать этот текст фиксацией в моменте. Если говорить о том, насколько от меня отделяется этот текст, то, даже если мы берём за основу автобиографию, это все равно буду не я.

Если я буду писать о том, чего не знаю, получится текст про любовь, войну и котиков. Да и о чем я ещё могу писать? Каждый автор пишет в какой-то мере о себе. Даже если мы «меняем пол» или пытаемся отказаться от субъекта — всё равно. Мы опираемся на собственный опыт, и это как бы возведение этого опыта в Абсолют. Новая искренность, ха-ха.

—  В отличие от других, он не автобиографичен. Это рассуждение написано намного позже, когда я уже смогла умерить свои эмоции.

«Спаситель-сопроводитель пыток» — это не я, это мы. Этот текст — восхищение теми, кто работает с ковидом.

Потому что мы делаем с людьми ужасные, нечеловеческие вещи, чтобы спасти им жизнь. Например, мы надеваем маску для неинвазивной вентиляции легких, и этой маской люди могут дышать неделями. У них образуются жуткие пролежни, которые мы даже не можем нормально обрабатывать, потому что маску нельзя снимать. Мы делаем это только на момент кормления, и люди лежат с воспалённым лицом, маска глубже вырезается в их щеки, переносицу. Но иначе они умрут.

— О ещё более далёкой периферии. Есть огромное количество деревень, посёлков и городов — небольших, где есть, например, только маленькие районные больницы, где работает крохотный коллектив. И там все построено совершенно по-другому.

«Периферия» — это вербатим. Для него я не придумала ни одного слова. Я разговаривала с одной из санитарок, которая приехала работать в Красноярск из деревни. И, когда она рассказывала эту историю, я услышала в ней внутренний ритм и начала записывать под диктовку.

Это текст про реальное место, где санитарки таскали зимой трупы через улицу, где одной бабушке чуть не спалили дом из-за того, что она привезла заразу из города, где продавщица до последнего не обращалась за медицинской помощью и в итоге умерла — все это российская провинция. Очень печальная история о гибели деревни.

— Ну, миссионер — это парень, который жил в благополучной среде, а потом решил, что нужно просвещать плебеев, приехал на эту самую периферию и начал рассказывать о литературе и искусствах.

Я не могу и не хочу быть миссионеркой, потому что я родилась и живу в этой среде. Конечно то, что я делаю, это большая работа, но она не миссионерская. Это работа по созданию собственной среды, которой я же и буду пользоваться. Миссионер уезжает домой. Я остаюсь.

—  У меня сейчас есть технические планы, не творческие. Они связаны с тем, чтобы укрепить своё положение как поэта. Потому что наша среда довольно закрытая, и у нас развит жесткий гейткипинг. Ты должен доказать свое право занимать какое-то место. Поэтому мне сейчас важно заняться легитимизацией. Я планирую покататься по фестивалям, перезнакомиться со всеми.

Что касается текстов, я их не планирую. У меня есть мечта — написать детский поэтический сборник. Я люблю свои ранние стихи для детей, они были хорошие. Но пока что у меня не было моральных сил, чтобы окунуться в эту детскую тематику и заняться игрой. Для этого нужно определённое благостное душевное состояние. Пока я только мечтаю об этом. Когда я это сделаю — через десять, пятнадцать лет или в следующем году — я не знаю.

—  На «Лицей» я подалась ради интереса. Мне было весело. Но я не думала, что это возымеет такой эффект, и я попаду в шорт. Если у тебя нет имени — а у меня нет имени в литературном сообществе — то ты вообще можешь не попасть ни в какие списки.

Был только один эмоциональный момент, который меня раздосадовал. Оля Скорлупкина тоже написала подборку про больницу, и, как мне показалось, ее тексты гораздо интереснее моих. Первой мыслью было: «Но это же моя тема…». Потому что до какого-то момента я думала, что моя идентичность — медработницы и поэтессы — уникальна. Но тут меня щелкнули по носу и сказали: «Иди работай». Это стало хорошим уроком. Я подумала, что моя идентичность — как, например, идентичность фем-поэток или тех, кто относит себя к новому эпосу. Они ведь тоже не в одного свою тему разрабатывают.

Но вообще у меня очень много вопросов к жюри «Лицея». Я все-таки не могу понять, почему они сделали шорт-лист именно таким.

— Сейчас объясню. Что касается молодёжных премий вообще, здесь много вопросов. Основная суть молодёжной премии — искать новые имена. Но, например, довольно известная и прогрессивная премия Аркадия Драгомощенко, на мой взгляд, последние пару лет пролетает по этому параметру. Они позиционируют себя как люди, которые открывают новые литературные практики, новые механики работы с поэзией, но выбирают в лонг и шорт одних и тех же авторов.

В этом плане «Лицей» — молодец, в этом году он взял не так много людей из центральной России и даже двух красноярок. А еще довольно много литературных ноунеймов вроде меня. Но мне не понравилось, что «Лицей» не выложил подборки лонг-листа. Мы не понимаем, из каких текстов подбирался шорт. Было бы интересно посмотреть, с чем мои тексты сравнивались. Потому что, если предварительный отбор был пройден, значит, в них заметили какое-то зерно, и для меня очень важно это зерно найти.

Единственная премия, которая работает, на мой взгляд, — это премия Андрея Белого. Потому что она направлена на то, чтобы награждать «поэта из поэтов». Мэтра, внёсшего свой вклад в литературу, ставшего незыблемое фигурой, которая, возможно, попадёт в школьные учебники. Если кого-то награждают этой премией, то мы понимаем, что перед нами — живой классик.