антология

Одной цепью. Современные семьи в рассказах и стихах российских авторов

В издательстве «‎Есть смысл»‎‎ выходит антология рассказов «‎Одной цепью»‎‎, посвященная осмыслению современной семьи. Его, совместно с издательством, подготовили Женя Некрасова и Алеся Атрощенко, собрав под одной обложкой тексты разных и авторов — как начинающих, так и известных.

«‎Мы — студентки, студенты, преподавательницы и преподаватели Школы литературных практик — обладающие семейным опытом и создающие русскоязычную литературу в 21 веке — написали этот сборник прозы, поэзии и эссеистики о Семье. Мы не ставили себе задачу изменить семью, приговорить Семью, сохранить Семью, восхвалить Семью. «Одной цепью» — наше общее исследование и прочувствование современной Семьи, которые, возможно, окажутся близкими читающей или читающему сборник», ‎— пишут Женя и Алеся в предисловии к сборнику.

На книгу уже можно оформить предзаказ на сайте издательства. А мы публикуем отрывки из некоторых рассказов и стихотворений, которые вошли в сборник.
Презентация книги
Школа литературных практик представит книгу «‎Одной цепью» на книжной ярмарке non/fiction№ 23. Мы поговорим о современной семье и постараемся подсветить спектр связанных с ней социальных противоречий, поколенческих споров, политических и личных кризисов. В презентации примут участие писательница и кураторка ШЛП Женя Некрасова, а также студенты и студентки ШЛП, чьи тексты вошли в антологию: Ольга Аристова, Ольга Фатеева, Анна Шипилова, Аня Кузнецова и Александр Залесский. Модератор дискуссии — Максим Мамлыга, книжный обозреватель Esquire.

Когда: 5 декабря в 20:15
Где: Москва, Гостиный двор, Авторский зал
Анна Меликова, фрагмент рассказа «‎Лера очень хочет убить своего мужа»

Тот киевский вечер, когда мать вернулась в разодранных колготах, Лера помнила хорошо. Шел дождь. Они с отцом спорили на камень-ножницы-бумагу, что будут сейчас смотреть — «Улицы разбитых фонарей» или «Ее звали Никита», и Лера выиграла. Уже только от одной музыки на заставке ее тело покрывалось мурашками — на-чи-на-ет-ся! В разных сериях Никита появлялась то с челкой, то без, и Лера все никак не могла определиться, какой образ ей нравится больше. Свою челку она накручивала на колючий, как липучка, салатовый бигудь, а потом брызгала лаком. На этот раз Никита была с двумя косами, и Лера решила завтра в школу сделать такие же. Папа отправил маме сообщение на пейджер, второе за последний час, но ответа снова не последовало. Он закурил. На экране Никита ловко спрятала под подушку пистолет. Намечалась эротическая сцена, и Лера пошла на кухню делать мятный чай. Послышался звон ключей. Маму Лера толком не успела разглядеть, только ее разорванные колготы с люрексом, окровавленные колени и мокрые волосы. Папа тут же приказал Лере — а ну марш в свою комнату. И она послушно замаршировала, так и не узнав, чем закончится серия. У нее давно уже пошли месячные, но отец по-прежнему считал, что она до чего-то еще не доросла, что ей не все можно рассказывать.

Дверь Лера прикрыла, оставив щелочку. Папа усадил маму на диван, дал ей воды и спросил — сколько их было. А потом уточнил — где. Мама сквозь слезы назвала адрес сауны. Лера видела в щель, как отец ринулся в спальню и через минуту появился с ружьем. Выбежал, захлопнув за собой входную дверь. Его не было всю ночь. Всю ночь продолжал идти дождь. Мама всю ночь сидела в ванной. А Лера всю ночь перечитывала письма в редакцию Cool Girl, где подростки делились своими проблемами. Особенно ей нравилось письмо, в котором мальчик рассказывал, что изнасиловал курицу, когда гостил в деревне у бабушки и дедушки, а редакция советовала попросить у курицы прощения. Ладно, если бы это был хотя бы страус, у него отверстие больше, а тут — маленькая курочка, маленькая дырочка, писали они.

Папа вернулся под утро, когда Лера уже успела перечитать все журналы и заплести две косички. Приняв душ и включив стиральную машинку, он сказал матери: давно в Крыму не были, по морю соскучился, по запаху водорослей и кипарисов, и школа малой вроде нравилась, дождь прекратился, дорога высохла, через несколько часов едем, собирайтесь, а я пока подремлю. У двери лежало ружье, завернутое в старую тряпку, и стояли отцовские ботинки, все в дремучей грязи, будто бы тот побывал в них в лесу. Лера посмотрела в зеркало на свою новую прическу, вздохнула и достала из шкафа всегда готовый к сборам чемодан.

Вернувшись в Крым, Лера, как обычно, первым делом хотела пойти с отцом в любимую церковь. На одной из фресок Бог напоминал ей ее деда с красивой бородой, и, стоя перед ним, Лера всегда что-нибудь просила: интересных событий, сережек, покрупнее груди, мира во вселенной. Но отец сказал — ты иди, а я на улице подожду, мне нельзя туда больше. Лера понимала, что это связано с киевским вечером и мамиными разодранными колготами. Она разозлилась на мать: из-за нее отец теперь не будет заходить к деду-Богу.

Лера поставила свечку и перед нужной фреской пообещала никогда такой, как мать, не быть.
Луиза Буржуа, «‎Разрушение отца»‎
Оксана Васякина, фрагмент стиха «‎Девочка»‎


мы живем обыкновенную жизнь
вот у тебя болит натертый палец на ноге
и я за тобой повторяю: да болит, да невыносимо болит скоро пройдет потерпи

трогаю твою темную кучерявую голову
а рука моя становится большая как будто материнская огромная рука
приношу тебе таз с ледяной водой чтобы ты могла туда опустить стопу
и рядом стою подбоченившись жду когда боль хоть немного утихнет
я хочу вместить тебя всю как спокойная лодка и понести через боль

я хочу вместить все живое здесь
стать матерью всем живым
я становлюсь большой и граница тела моего дрожит вот-вот я стану этим миром

я знаю твое тепло я знаю как в пространстве комнаты тело твое все наполняет смыслом

между нами есть связь
медленные невидимые щупальца гладят друг друга и светятся в темноте
и проникают в живот там все внутри неустанно ласкают
я чувствую тебя внутри своей щеки и бедра
ты проникаешь в меня
твой запах сухой и кожа под моей рукой шелестит
ты пахнешь соломой, смолой и корой
я знаю как пахнет твоя голова
и запах рта твоего тоже знаю
я тебя знаю

я люблю положить все лицо на твой мягкий живот
и вот так лежать и ощущать тебя безусловно живой
ты живая и все внутри тебя живет беспрестанно

моя подруга носит ребенка внутри себя я вижу как тело ее изменилось за это время
она становится взрослой зреющей женщиной она созревает как длинная груша
и мы говорим о ребенке
о нашей с тобой маленькой девочке
она будет похожа на меня потому что я ее буду носить, но если ты дашь мне свою яйцеклетку
у меня будет шанс нести тебя у себя внутри
девочка будет пить молоко из моей груди и расти во мне
я буду питать ее своим телом и своим теплом

ты будешь рядом
когда мне острой иглой сквозь стенку матки введут семя
и я почувствую боль

я буду рядом
когда из тебя достанут твои яйцеклетки
и ты почувствуешь боль
Ольга Фатеева, фрагмент рассказа «‎Дух ковра»‎

Как-то летом после второго курса я встретилась в Че с мальчиком, первой любовью. После прогулки пошли ко мне трахаться. В школе с ним я потеряла девственность, но в непривычном смысле — мы учились лизать и сосать друг друга. Теперь решили натурально ебаться. Мы долго целовались на ковре — солнечная сторона, без кондиционера, мокрые спины, прилипшая одежда, пот между ног. Наконец начали раздеваться. Мой пот оказался кровью, ворс на ковре стал липким и склизким, пятно расползлось по красному узору. Дисфункциональное маточное кровотечение, которое закончилось само собой назавтра.


***

Мальчик ушел, мать спустилась от бабушки спать. Пока она мылась, я скатала ковер, пятно легко оттерлось с синтетики, но ворс был мокрым. В постели мать потянулась обнять и замерла, остановилась. Я еще не была замужем, и она думала, что я девственница.

 — От тебя пахнет чужим мужчиной. Что вы тут делали? — Она помолчала и отвернулась, перестала со мной разговаривать.

Интересно, какой мужчина в представлении матери был тогда «свой», которым мне в ее владениях дозволялось пахнуть.

Я смотрела на нее, нюхала себя: запах менструальной крови, заполнявший нос, ушел, освободил — волосы на руках и содержимое под ногтями теперь пахли любимым мальчиком. Я снова возбуждалась, смотрела на мать, закрывала глаза и видела, как трогаю разные ее части, как прижимаюсь к ней. Я не хотела ее, я хотела мальчика, но думала, а что если. Представляла мать и проверяла границы. Самого полового акта в моих представлениях не было, невнятные движения, больше ощущение, чем конкретное действие. Картинка в воспоминаниях давно размыта. Двойное искажение: воображаемое преломилось в памяти. Мать не вызывала отвращения, но и радости тоже.
Луиза Буржуа, «‎Мать»‎
Яна Юхалова, фрагмент стиха «‎Женщины моей семьи»‎‎

когда я училась в институте современного искусства база, я придумала проект
про женщин моей семьи.
там были бы мои фотографии, моей матери и моей бабушки,
фотографии частей наших тел. например:

фотография моей руки, руки моей матери, руки моей бабушки;
фотография моего живота, живота моей матери, живота моей бабушки
и так далее.

я хотела бы сделать еще фотографию
моей вульвы, вульвы моей матери, вульвы моей бабушки,

но в конце концов отказалась от этой идеи.

я хотела разбирать женщин моей семьи по частям,
видеть, как мы прорастаем друг в друге,
пускаем побеги, переплетаемся,
сочимся и отмираем.

женщины моей семьи всегда ненавидели женщин моей семьи,
тех, кто были до них, и тех, кто были сразу за ними.
и я ненавидела их в себе и себя в них.

но
у меня родилась дочь,
и я должна была научиться за всех нас нас принимать.

я не сделала этот проект. а потом моя бабушка умерла,
и я не поехала ее хоронить.
к тому моменту мы уже почти не разговаривали,

мы не ссорились.
просто
мои дети были еще совсем маленькими,
и я никуда не поехала.

когда мне сообщили, что она умерла, у нас были гости.
в моей голове все перепуталось. мне было все равно. мне было очень плохо.
я держалась перед детьми, друзьями и мужем,
я готовила суп с лисичками,
я мыла пол,
я играла с детьми,
я разговаривала с друзьями.
они все время забывали, что она умерла, и спрашивали:
почему ты такая грустная?
и я отвечала: у меня бабушка сегодня умерла.
а, точно. говорили они и продолжали разговор.
Ксения Букша, фрагмент рассказа «‎Фазы карамелизации»

Первое. Наша семья — это старый буфет, много рюмочек, карамельки и сироп. Старый буфет — это папа, рюмочки — это детки, а сироп — это любовь. Сироп разливают по рюмкам, потом много раз фотографируют, немного сиропа добавляют в кофе, пару карамелек съедают, потом остатки сиропа смывают из рюмочек в раковину. И так каждое воскресенье.

Второе. Наша семья — это космодром и ракета. Когда у нас секс, то ракета стартует — вжух! — и долетает. У нас есть сборник считалок, каждый раз мы считаемся, кто космодром, а кто ракета. А иногда за кадром диктор говорит: «Упс, кажет- ся… что-то пошло не так». Тогда кто-то из нас должен быть заменен.

Третье. Наша семья состоит из паспорта, СНИЛС, ИНН, фотографии три на четыре и страхового полиса. Мы живем в прозрачной папке и никогда не ссоримся. Мы любим играть в числа и знаем много игр про наши номера и серии. Только наш СНИЛС редко соглашается играть, он больше любит спать в паспорте. А фотка три на четыре соглашается быть для нас нашим лицом, чтобы никто не перепутал, чья эта папка. Это красивое лицо с двумя красными глазами и белыми волосами.

Четвертое. Наша семья — это наша семья и не наша семья. Семья состоит из всего, что внутри, а также из некоторых вещей снаружи, но вблизи. (Ветки, пыль, чириканье.) Потому что если брать только то, что внутри, то ничего не получится. Проверено. Всегда берите то, что вблизи, а внутрь смотри- те редко.

Пятое. Я попал в семью, где есть розовый и зеленый, а красного и желтого нет. Чему они учат детей? Везде должны быть основные цвета! Можно только их и оставить! А здесь из основных цветов только я и синий, да и тот какой-то подозрительно-бирюзовый. Потом с меня сняли колпачок и за- швырнули под диван. Посмотрим, как они будут без черного рисовать ничто. Они никак не нарисуют ничто без меня.
Made on
Tilda